|
 "Стихотворения месяца - 2020" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Январь
СУЛАМИФЬ КАНАРСКАЯ
***
В балаган дырявым бубликом
Заманю и потеряю –
Заходи в мою республику
Переменчивого края!
Две на счастье битых чашки,
Перепачканные губы –
Я малиновая чаща
И варенье от простуды.
Бубном шалым в лицедейство
Превращать цыганский танец,
Отдавать в ладошке сердце
С фотографией на память.
Под распев дворовых кошек
Заманить тебя на крышу –
Мой доверчивый прохожий –
Простодушный клоун рыжий.
Февраль
АННА АРКАТОВА
***
Что мальчику, бегущему на горку,
Важней всего? Подошва-микропорка
Чтоб не скользила, чтобы враг-сосед
Не занял спуск, чтоб санки не юлили,
А взрослые подольше б ели пили
И каждый час не звали на обед.
Что женщине, идущей через двор,
Важней всего? Чтоб шаг ее был скор,
Чтоб дверь открыла дочка или сын,
Чтобы семья в составе самом полном
Ждала ее и по часам напольным
Наручные сверяла бы часы.
И мальчику, упавшему случайно,
И женщине, глядящей так печально,
Остановиться невозможно – нет,
Иначе ясно – завтра понедельник,
Контрольная,
Гуляет муж бездельник,
Никто не ждет,
И занял спуск сосед.
Март
ТАЬЯНА БЕЛЯКОВА
Отрывок
Приходит ветер – и слетает к сикомору,
Приходишь ты…
Беглая запись рукой учителя на обороте ученического папируса (середина XIII в. до н.э.)
Мне двадцать пять, но это тоже возраст.
А по сравненью с ними – я старик.
Мой класс – вертеп, но я к нему привык,
И мне почти не нужен этот хворост,
Лежащий под учительской рукой.
А личной жизни – ноль со знаком «минус».
Я правлю ученический папирус
С таким же отвращеньем и тоской,
С какими был он автором написан.
Потом уйдет обедать малышня,
Придет учитель Нахт, из-под залысин
Нахмурится на свитки и таблички
И примется отчитывать меня
По старой, но не брошенной привычке:
«Рамзес, они тебе на шею сели...»
И в том же духе добрых два часа.
А ветер с Нила задувает в щели,
Дразня, доносит смех и голоса.
Ты можешь быть в одной из этих лодок.
Но мне не избежать моих колодок,
Где каждый жест рассчитан, будто взвешен.
Читаю «Песнь о битве при Кадеше»
И чувствую, как голос мой звенит.
Спустя два дня – привычно жалкий вид:
Мальчишка в строках вязнет, будто в иле.
Что взять с ребенка – взрослые забыли!
Но как же хорошо сейчас на Ниле!
Там волны обожжет закатом скоро,
И ветру лоб подставит сикомора.
Я исправляю строчку за строкой,
Ловя ошибки в медленном ответе,
И чуть не плача за моей рукой
Следят глаза... какие все же дети!
Один твой голос слышу я из хора,
И влажно пахнут лотоса цветы,
И эхо замирает в дальнем гроте.
Рука взлетает – и на обороте:
«Приходит ветер – и слетает к сикомору,
Приходишь ты...»
Апрель
ЕКАТЕРИНА ГОРБОВСКАЯ
Танец маленьких лебедей
Нам всего-то по восемь,
Что не знаем - то спросим:
«Извините, пожалуйста, где туалет?»
У нас чуть больше часа,
Мы идем после баса -
«Анжелика Степановна, а нам можно в буфет?»
Но в буфет невозможно,
Потому что не нужно,
Потому что нам лучше поразмяться пока,
Потому что вчера как-то очень недружно
Мы работали номер на концерте в ДэКа…
Через час мы готовы,
И - ни вздоха, ни слова -
Мы влетаем на сцену
В ослепительный свет.
Чуть левее и прямо,
И ни папы, ни мамы,
И захлопали в зале,
И спасения нет.
Сбоку щелкнул фотограф -
Мы отпрянули, вздрогнув,
И под взглядами сотен
Незнакомых людей -
Онемев от испуга,
Мы вцепились друг в друга -
И нам грянули «Маленьких лебедей»…
А когда мы очнулись -
Доски сцены качнулись,
И мы поняли: все! Уже можно бежать!
Зал рыдал от восторга,
Хлопал громко и долго,
И мы очень боялись, что заставят опять.
Мы по опыту знали,
Что, когда станцевали,
Нужно - сразу, быстрее -
Добежать до кулис:
Мы почти что успели,
Мы почти добежали,
Но чуть-чуть опоздали -
Нас вернули «на бис».
И уже не спастись -
Ни слезами, ни бегством,
Потому что концерт - для почетных гостей…
Это самое страшное, что я помню из детства:
Танец маленьких лебедей.
Май
АЛЕКСАНДР ЕРЕМЕНКО
***
Да здравствует старая дева,
когда, победив свою грусть,
она теорему Виёта
запомнила всю наизусть.
Всей русской душою проникла,
всем пламенем сердца вошла
и снова, как пена, возникла
за скобками быта и зла.
Она презирает субботу,
не ест и не пьет ничего.
Она мозговую работу
поставила выше всего.
Ее не касается трепет
могучих инстинктов ее.
Все вынесет, все перетерпит
суровое тело ее,
когда одиноко и прямо
она на кушетке сидит
и, словно в помойную яму,
в цветной телевизор глядит.
Она в этом кайфа не ловит,
но если страна позовет —
коня на скаку остановит
в горящую избу войдет!
Малярит, латает, стирает,
за плугом идет в борозде,
и северный ветер играет
в косматой ее бороде.
Она ничего не кончала,
но мысли ее торжество,
минуя мужское начало,
уходит в начало всего!
Сидит она, как в назиданье,
и с кем-то выходит на связь,
как бы над домашним заданьем,
над всем мирозданьем склонясь.
Июнь
ЕЛЕНА ИСАЕВА
***
Он говорит, что все изменится,
Что счастье никуда не денется,
И мне уже почти что верится,
Что с ним наступит благодать.
Мол, ничего тут нету сложного,
Я уведу тебя из прошлого.
И мы пойдем, моя хорошая,
По тихим улицам гулять.
А я уже почти доверчива,
Так, словно и терять мне нечего,
И снова ожидая встречи, я
Над сонным городом лечу.
А он мне все сильнее нравится,
Судьба, как маятник качается,
И мне самой с собой не справиться,
Да и справляться не хочу!
А я привыкла, что предчувствую
Всю неминучую судьбу свою,
И всю меня такую грустную,
Ну, кто еще полюбит вновь?
Но стоит полностью отчаяться,
Как все на свете получается,
И почему-то не кончается
Моя счастливая любовь!
Июль
АЛЕКСЕЙ КАЩЕЕВ
***
…Но снова тебе не спится,
И ты открываешь окно.
Деревья торчат, как спицы,
И небо, как полотно,
Лежит над твоим домом
Без складок, как простыня.
Вселенная впала в кому,
Луна тверда, как броня.
Пейзаж кошмарен и шаток.
Он нервы берет на слабо:
Ты снова смешал «девятку»
С Эдгаром Аланом По.
И снова лежишь в кровати,
Стараясь унять дрожь:
Вот здесь ты живешь и, кстати,
Наверное, здесь помрешь.
Сервант, старинный и гордый,
Обои (пора менять),
И кот с монголоидной мордой,
И дранная им кровать,
И фотка – ты знаешь, кто там,
И книги – ты их читал,
И даже добытый потом
С автографом чьим-то журнал.
В двухкомнатной этой отчизне –
Санузел раздельный, возле
Метро. Проехать легко. –
Квадратные метры жизни,
А также того, что после,
А также того, что до.
Август
БОРИС КУТЕНКОВ
Полине Барсковой
как пишешь ты ночью «простимся в упор»
в созвучье бессонном и адском,
так пишет барсковой расстрелянный гор
в заснеженном сне ленинградском:
– я смертельно убит, недолюблен и гол,
полз к тебе по блокадному снегу;
говорил «подойди», но никто не пришёл;
«обретай», говорил, но никто не обрёл;
дай доесть хохотунью-ревекку
и в ладонях держи мой расстрелянный прах до утра,
словно ягоду смерти, сестра.
так сердце твоё светоёмко горит
в очкастом труде непобедном,
что каждый из нас вырастает навзрыд,
колеблем бедою и ветром:
я стучался в окно, где возлюбленный брат,
пылью был и кричащей горою;
отвечал белый шум, пустота, гей-парад,
что мечта – на ремне и в клею – ленинград;
не люблю, не пущу, не открою;
ты одна мне – кровавый экслибрис, бессмертья пора,
дай погрызть беззаветное сердце твоё до утра,
укачай, золотая сестра.
когда мы – и зальцман, и гинзбург, и я –
встаём над крылатой полиной,
в нас кружится смерть – молодая шлея –
с нерайской улыбкой змеиной:
– каждый поезд себе, кисловодск и челяб,
сам открытая власть и затворник;
говори только с тем, кто безумно ослаб,
пусть живыми встают из расслабленных лап
нищий ангел и съеденный дворник, –
– так бормочет она, неархивна, как боль и беда;
так она говорит, словно голос уже неотсюда,
и над нею всю ночь, словно раненый отблеск труда,
как блокадный трамвайчик словесного блуда,
молодые стоят провода
Сентябрь
РИММА МАЛОВА
***
Дзинь! Это вдруг сегодня невзначай,
На кухне тишину нарушив звонко,
Та чашка, из которой пили чай,
Разбилась на одиннадцать осколков.
Пунцовая клубничка на боку
Утратила изящество и цельность…
Фрагментами застыла на полу
Трагедия с названьем «Повседневность».
Не склеить воедино, не вернуть
Сметенное в безрадостную кучку.
И напоследок странно щемит грудь
Ненужное колечко бывшей ручки.
Та чашка, украшающая стол,
Согретая за завтраком ладошкой,
Отныне покидает этот дом
И блюдце, и серебряную ложку.
И к ужину ее не принесут,
И чай нальют в другую, прочей масти.
Как краток век фарфоровых посуд,
А, впрочем, говорят, что это «к счастью».
Октябрь
ВАДИМ СТЕПАНЦОВ
***
Убей меня, красотка, на заре,
на крыше голубого лимузина.
Убей меня, вынь печень — и скорей
сожри ее, в ней много витаминов.
Убей меня, разделай и сожри,
ведь я твой враг, и, значит, есть причина,
чтоб утром, на рассвете, ровно в три,
убить меня на крыше лимузина.
Да, я твой враг — не веришь? Я твой враг!
Да, я покамест ласковый мужчина.
Но час пробьет — рассыплется во прах
моя непостоянная личина.
И превратится в ледяной оскал
гагаринская теплая улыбка,
рука, которой я тебя ласкал,
пощечиной тебя согреет, рыбка.
И ты напрасно будешь умолять,
чтоб стал я прежним — чутким, добрым, нежным,
но я пинками дам тебе понять,
что я и прежде вовсе не был прежним,
что были лицемерием сплошным
мои лобзанья, клятвы и улыбки,
и что, поверив безоглядно им,
ты стала жертвой роковой ошибки.
Я пил твоей любви душистый сок,
но сам платил фальшивою монетой.
Пора, мой друг, пора! Подходит срок,
чтоб понести ответственность за это.
Красавица, убей меня, врага!
Затем, вообразив себя японкой,
по-самурайски, вместо пирога,
полакомься моей сырой печенкой.
О Боже! Я хочу красивых мук!
О Боже! Я хочу красивой смерти!
Красивой смерти от красивых рук,
пусть даже душу тут же хапнут черти.
О Боже! Как красиво Ты страдал,
как шел на крест — печально и отважно!
(Нажив на этом, правда, капитал
(но это, разумеется, не важно).)
И я хочу как Ты закончить дни.
...Эх, жизнь моя,помойная корзина.
Распни меня, красавица, распни
на крыше голубого лимузина.
Ноябрь
ИЛЬЯ КРОХИН
***
Успокоился старый двор городской,
В его окнах закат почти догорел.
Повернул я с шумной Николоямской –
Оказался на Лыщиковой горе.
Пусть она не чета настоящим горам
И пониже московских семи холмов…
Но стоит на ней белоснежный храм,
Окружённый подковой кирпичных домов.
Свой четвёртый век проживает он.
Так стоит, что нельзя обойти стороной;
Осеняюсь крестом – и со склона на склон
Я спешу через дворик его проходной
И пока иду, вспоминаю опять:
Встать Москве на семи холмах довелось,
Значит, нужно и нам на чём-то стоять,
А не так – каждый день проходить насквозь…
Декабрь
ЛЮБОВЬ МАЛЬНОВСКАЯ
***
Слишком поздно. Не хватит времени.
До рассвета уже все продано.
И глаза в темноту поверили.
И все тело луною сковано.
Не найдешь ты такой! Не мучайся!
Не играй ты с судьбою в салочки.
До ухода по мне соскучишься –
Не взмахнуть тут волшебной палочкой!
Помянули ветра со свистами,
Прокричали: «Вернись, заблудишься!» -
Но уходит шагами быстрыми
Та, которую не забудешь ты…
|
|
