Игорь Волгин: Гениям вкус не помеха

Светлана Рахманова

Наш собеседник – писатель и историк Игорь Волгин, один из любимых профессоров журфака МГУ и Литературного института им. Горького, а также основатель и бессменный руководитель знаменитой Литературной студии МГУ «Луч», из которой вышли многие мэтры современной литературы. Их имена говорят сами за себя: Сергей Гандлевский, Александр Сопровский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Евгений Бунимович, Геннадий Красников, Елена Исаева, Дмитрий Быков, Инна Кабыш, Вера Павлова, Вадим Степанцов и многие другие. На факультете журналистики МГУ Игорь Волгин читает курс «История русской журналистики XIX века», ведет спецкурсы и семинары. В Литературном институте руководит собственным поэтическим семинаром, в который влилась также студия «Луч». Игорь Леонидович – крупнейший достоевист, создатель и президент Фонда Достоевского. Его книги популярны не только в России, но и переведены на многие иностранные языки. За цикл работ о Достоевском ему присуждена премия Москвы в области литературы за 2004 год.

Игорь Волгин

Моя беседа с Игорем Волгиным состоялась в МГУ, на кафедре истории русской литературы и журналистики. Только что завершилась защита дипломов.

- Игорь Леонидович, в качестве вольнослушателя я время от времени посещала ваш семинар в Литературном институте. Запомнилась легкая, доверительная, демократичная атмосфера. Как вы ее создаете?
- Атмосферу нельзя создать, она возникает. Человек, который пытается передать собственный опыт или знания, обязан чувствовать свой предмет кожей. Если это литература, она должна стать его личным переживанием. Сумма знаний вызывает лишь уважение. Для педагога этого мало. Доверие приходит, если студент видит, что ты неравнодушен к тому, о чем авторитетно вещаешь. Ведь знания передаются не только через книги, но, может быть, еще в большей степени через личность учителя. Когда мои дети учились в старой школе, они терпеть не могли уроки истории. Перевелись в новую – история их любимый предмет, ибо – другой учитель. Казалось бы, все те же Древняя Греция или Древний Египет, но акустика изменилась.
Вообще, все решает «человеческий фактор». Возьмем, к примеру, Белинского. Он не самый тонкий отечественный критик и далеко не самый объективный. Были критики и пообразованней, и посистематичней, обладавшие большим эстетическим вкусом. Но автор «Письма к Гоголю» вкладывал в свои писания всего себя. Недаром за публичное чтение указанного текста Достоевский получил смертную казнь. Никогда еще литературная критика (впрочем, в данном случае не только литературная) не оценивалась такой высокой – высшей! – мерой. Нельзя оторвать личность Белинского от того, что он говорил. В том числе от его заблуждений. Например, он не оценил прозу Пушкина, не признавал его сказок. Тем не менее, у «неистового Виссариона» была кровная причастность к судьбам страны, к «нерву существования». Он обладал тем, что можно назвать «страдательным потенциалом». Не случайно Тургенев называет его центральной фигурой, подразумевая близость Белинского к ядру народа. Для него было главным – «мысль разрешить». Недаром на приглашение того же Тургенева отобедать он с горьким упреком воскликнул: «Мы еще не решили вопрос о существовании Бога, а вы хотите есть!»
Студенты и школьники – люди во многом индифферентные. Их можно увлечь не суммой знаний, а «суммой интеллекта». Иначе говоря, втянуть в диалог. Лекция должна не только давать ответы, но и возбуждать вопросы. И ни в коем случае нельзя сводить ее к простой популяризации или услужливо приспосабливаться к уровню аудитории. Покойный профессор Э.Г. Бабаев, блестящий лектор и эрудит, говорил, что он читает лекцию так, как будто среди слушателей сидит Сократ. В этом есть свой резон. Особенно если предположить, что речь идет о будущем Сократе. А станет им студент или нет, во многом зависит от лектора. Кстати, тот же Бабаев признавался, что после каждой лекции он вынужден менять рубашку.
И еще один момент. Педагог имеет полное право выходить за рамки своего предмета. Он может «отступать» в явления современной культуры, науки, даже политики, касаться самых животрепещущих тем. Этим ничуть не умаляется необходимый академизм; напротив. Необязательно руководствоваться мнением министра народного просвещения при Николае I С.С. Уварова, который утверждал, что наука, как Елисейские поля древних, должна быть отделена от действительной жизни рекою забвения.
Преподаватель – это тот магический кристалл, пройдя через который, знания обретают статус истины. Особенно это важно в гуманитарных областях.
Поясню свою мысль. На теоремы, выведенные Архимедом или Ньютоном, ни в малейшей степени не повлияли личные качества Архимеда или Ньютона (эти качества имели отношение лишь к самому процессу познания). Природе безразлично, кто конкретно станет первооткрывателем ее законов. Теория относительности была бы сформулирована в тех же самых уравнениях, додумайся до нее не Эйнштейн, а, положим, Иванов или Петров. Таблица Менделеева могла бы носить имя Сидорова.
Между тем «Войну и мир» мог написать только Толстой, а «Преступление и наказание» – только Достоевский... В искусстве конечный результат всегда личностен. Личностна и его интерпретация.

Лекция Игоря Леонидовича

- Вы возглавляете легендарную студию «Луч» уже больше 45 лет. Срок беспримерный. Какими еще качествами, помимо страстной увлеченности литературой, на ваш взгляд, должен обладать руководитель литобъединения? Спрашиваю, поскольку веду литературный клуб нашего журнала.
- Ну прежде всего свободная ориентация во всем пространстве культуры. Поэтов, между прочим, желательно знать наизусть. Но кроме того необходим личный пример. Ты должен быть интересным автором – неважно, в каком жанре. Ты должен уметь. Если, скажем, я даю задание студентам написать пародию, то сам непременно пишу таковую. Мастеру нужно доказывать, что он мастер. Кроме того, надо говорить начинающим литераторам правду, отнюдь не оскорбляя их. Литература, как и Восток, дело тонкое: тут любая критика текста «невольно» экстраполируется на личность творца. Важно соблюсти эту грань. Дискуссия типа «сам дурак» недопустима. О. Мандельштам говорил, что графомания – это неудачное цветение пола. Значит, надо направить эту энергию в иное русло. И вообще настоящее литобъединение – это не питомник для гениев, а школа вкуса для всех. А гениям вкус не помеха.

Фото из архива

- Нужно ли в наше прагматичное время гуманитарное образование?
- Гуманитарное пространство бесконечно. Оно пронизывает и области точных и естественных наук. Эйнштейн говорил: «Достоевский дает мне больше, чем Гаусс» – он имел в виду способ мышления: парадоксы Достоевского провоцируют ум. Думаю, что физик, который знает Шекспира и Пушкина, добьется большего и в своей узкой специальности.
Великие государственные мужи, как правило, хорошо образованны и обладают литературными способностями. Не говорю уже о Юлии Цезаре, авторе записок о галльской войне. Но возьмем Наполеона, который прекрасно знал историю и неплохо писал. Или Черчилля с его блестящими мемуарами.
Встречаются, правда, и самородки. Но тут всегда присутствует доля исторического риска. Сталин, например – недоучившийся семинарист. В гитлеровском правительстве почти не было министров с высшим образованием (кроме, кажется, Розенберга). Образованность все-таки связана с уровнем нравственности, хотя далеко не всегда напрямую.

Игра в бисер

- В прошлом году вышел сборник студии «Луч», где вы в предисловии описали ее историю. Сборник называется «Alma mater». Создавая студию, вы были сравнительно молодым человеком.
- Да, мне едва исполнилось 26, я числился аспирантом исторического факультета МГУ. Я предполагал, что студия протянет от силы год-два. У меня, тогда молодого поэта, не было никаких руководящих амбиций. Но, как сказал Пастернак, «ты стала настолько мне жизнью…» Тогда, в 1968 году, когда общество жило поэзией, я, очевидно, догадывался, насколько важно общение пишущих людей. Оно и сейчас важно. Хотя исторический контекст совершенно иной.
А то, первое поколение было блистательным. Покойный ныне Саша Сопровский, не только поэт, но и мощный исследователь, мыслитель (хотя какой же настоящий поэт не мыслитель). Великолепный переводчик Евгений Витковский. Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков – лидеры современной поэзии. Это была одна компания, кстати. Из нее же вышел Саша Казинцев, сейчас зам. главного редактора «Нашего современника».
Сорокалетнее дружество (почти столько же, сколько существует «Луч») Кенжеева, Гандлевского и Цветкова есть факт литературы. Когда они прислали свои воспоминания для «Alma mater», я ответил им таким стихотворным посланием:

В век муара, амура, гламура,
где в почете кутюр и пиар,
с благородной дотошностью МУРа
вы представили свой мемуар.
О друзья мои, три мушкетера!
Я люблю ваш правдивый рассказ:
как, однако, свежо и матеро
человечище в каждом из вас!
И тоскуя, как Дафнис по Хлое,
по «Лучу», что светил наобум,
мы-то знаем – такое былое
не задушишь и с помощью дум!

А вот восьмидесятые годы не породили подобных ментальных приязней. Не было генерации, члены которой были бы спаяны взаимными творческими тяготениями и личной дружбой. (Хотя поколенческая связь, видимо, сознавалась.) В восьмидесятых поэты являлись поодиночке. Инна Кабыш, Лена Исаева, Вика Гетьман (Иноземцева), Юлик Гуголев, Вера Павлова… И, наконец, блистательный десятиклассник (позже – журфаковец) Дима Быков, чье обманчивое вундеркиндство почти не оставляло надежды угадать, что из него получится такой замечательный поэт и вообще литератор удивительный и уникальный. Забегал Володя Вишневский, теша публику своим мужающим юмором. Однажды Вадим Степанцов, взгромоздясь на какой-то подозрительный куб, огласил манифест Ордена куртуазных маньеристов: так, наконец, родилось направление...

– Бахыт Кенжеев вспоминает: «Наш ментор держался системы поэтических ценностей, за которую его, строго говоря, следовало бы посадить лет на семь. В его критике звучали цитаты то из Золотого, то из Серебряного века; слова из арсенала тогдашней критики вроде “гражданственность” или “формализм” не упоминались никогда. Стихи студийцев он судил исключительно по художественному достоинству». Как вам удалось сохранить этот оазис свободы?
- Да никаких особых усилий не требовалось. Просто я старался вести разговор в координатах культуры, а это само по себе исключает пошлость. В том числе пошлость политическую. Конечно, приходилось соблюдать правила игры и не дразнить гусей. Наша студия не была диссидентской. Но сама культура есть акт сопротивления – в том случае, когда «власть отвратительна, как руки брадобрея».
У нас не было запретов на имена. Правда, когда критик Олег Михайлов выступил с докладом о литературе русского зарубежья, меня стали вызывать в партком, вопрошая, что имелось в виду. Или однажды мы назначили тему занятия «Проблемы свободного стиха», предполагая говорить о верлибре. – Сколько по этому поводу поднялось административного шума! Что напомнило пушкинские времена, когда цензура выбрасывала из кулинарных книг фразу о том, что пирог готовят «на вольном духе».
Конечно, не литературные студии определяют судьбу. И даже не то, что остается «за кадром»: ночные застолья на кухнях, карамазовские разговоры в самых неподходящих для этого местах (например, во время суточных дежурств в бойлерных и котельнях) и т.д. Двадцатый век в иерархическом смысле сильно понизил обстоятельства места, но отнюдь не обстоятельства образа действия.

- Литературная студия преследует только прикладные, технические или еще какие-то высшие цели?
- Иосиф Бродский говорил в своей Нобелевской лекции: «В антропологическом смысле человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература, не побочный продукт видового развития, а ровно наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель».
Что это значит? Ведь не имеется же в виду, что все человечество станет одним огромным союзом писателей: зрелище, надо сказать, удручающее. (Как сказал, правда, по другому поводу, тот же Бродский: «Здесь конец перспективы».) Речь идет совсем о другом. О том, что человек должен в конце концов обрести мироощущение, свойственное поэту. То есть стать полноприродным существом. Его отношение к жизни и смерти. Собственно, эта мысль сходна с тем, что говорил Гоголь о Пушкине: «Это русский человек в полном его развитии, такой, каким он явится через двести лет». Иначе говоря, Пушкин – наша видовая цель. Она, конечно, вряд ли досягаема. Но стремиться надо, ибо должен существовать идеал.

- Как преподавателю добиться авторитета среди студентов?
- Добиваться ничего не надо. Авторитет – как талант, он или есть, или его нет. Надо, повторяю это еще раз, быть самим собой. А не тем героем Достоевского, о котором говорится: «каждый вечер надевает он свой белый жилет, парик, все регалии, покупает букет и конфеты и ездит нравиться Глафире Петровне». Авторитет не должен быть чем-то застывшим. Его можно поддерживать только тогда, когда сам не стоишь на месте, меняешься, совершенствуешься. И как писатель, и как педагог, и как человек.

- Вы человек успешный. Но вас, наверное, не все устраивало и устраивает в мире. Как вам удается достигать гармонии с собой и социумом?
- Что значит «успешный»? В том смысле, что жив и относительно здоров? В этом смысле пожалуй. Остальное все очень условно. Для человека главный успех – исполнить внутренний долг. А кто скажет, что это ему полностью удалось? Я, во всяком случае, так сказать не могу. Правда, я всегда старался соблюсти хотя бы программу-минимум. То есть не говорить то, что не соответствует моим представлениям о должном. Моя позиция, а вернее, суть выражена в стихах, в работах о Достоевском, Толстом и т.д. Самая, пожалуй, известная моя книга, «Последний год Достоевского», вышла в 1986 году, а писалась в самом начале 1980-х. Она шла к читателю очень долго и трудно. Сейчас у нее четыре русских переиздания, много переводов. Но с приходом «свободы печати» я в книге практически ничего не поменял: ни концепции, ни стилистики, ни гипотез. (Разве что сделал некоторые фактические уточнения.) Потому что изначально старался писать именно то, что думал. Русский язык очень пластичен, богат оттенками и подтекстами. Даже в условиях жесткой цензуры можно было донести до читателя все что нужно.
А. Синявский говорил, что у него с советской властью стилистические разногласия. Стилистика – это вид интеллектуальной независимости.
Читая художественное произведение, даже если там нет намеков на личность автора, я из текста извлеку, что он из себя представляет. Лев Толстой в свое время говорил: при чтении произведения его прежде всего интересует, что за человек автор. Личность автора не скроешь, она запечатлена в тексте. Автор излагает не только сюжет, но и свое отношение к миру. Недаром сказано, что книга – это кусок дымящейся совести.

- Как вырастить талантливого писателя?
- Вырастить невозможно, ибо это процесс неуправляемый. И никакой Литинститут не сделает человека неодаренного – одаренным. Моденька Корф окончил то же учебное заведение, что и Пушкин, однако… Так и учеба в Лите лишь способствует самораскрытию таланта, его самореализации. Как сказано у одного поэта, «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами». Литинститут может задать параметры понимания художественного текста. (Недаром говорят, что здесь воспитывают коридоры.)
Что касается студии – это не только литературная учеба. Можно, в принципе, овладеть всеми приемами, всем техническим арсеналом стиха, но «ткань» так и не возникнет. Я думаю, в студии — в высшем, разумеется, смысле — мы занимаемся делом, о котором толкуют философы и духовные учителя всех времен. А именно — самосовершенствованием. Ибо только совершенствуя себя, получаешь возможность «усовершенствовать» строку. Поэзия — самое сильное (может быть, последнее!) доказательство того, что человек — существо духовное. Но тогда добровольное схождение людей, пишущих стихи, есть мировой акт, свидетельствующий о бескорыстии жизни.
Ибо наша главная цель — заниматься (и по мере сил — наслаждаться) бесполезным. Вернее, как бы бесполезным. В конечном счете, именно оно, бесполезное, накапливается в культуре, которая сама есть некоторая избыточность по отношению к практической стороне нашего земного существования, нашего пребывания в мире. Но тогда студия — это мировой жанр. В русском варианте это, условно говоря, еще и трактир «Столичный город» в городе Скотопригоньевске, где сходятся братья Иван и Алеша Карамазовы и где один брат читает другому сочиненную им поэму.

- Вы строгий или лояльный преподаватель?
- Строго-лояльный. Ведь ошибки ошибкам рознь. Есть ошибки мелкие, фактические. Например, дату студент забыл. И есть ошибки непонимания, когда экзаменующийся не представляет того, о чем говорит. Например, заявляет, будто Чернышевский дружил с Пушкиным, а Гоголь с Толстым. Для гуманитария недопустимо блуждание в исторических потемках.

- Какими вам видятся современные студенты?
- Знаете, мне кажется, за последние двести лет студент не очень сильно изменился…
Есть правда, важное отличие. Казалось бы, нынешние должны быть гораздо свободнее своих предшественников, поскольку пользуются большим количеством информации. Они не ограничены рамками идеологии, и их личные интересы гораздо пространнее, чем это было, скажем, «в наше время». Однако на них сказывается современная культурная ситуация – с ее клиповостью, нравственной расхлябанностью, безвкусицей, эстетической вседозволенностью и т.д., и т.п. Кроме того, при всех благах интернета многие студенты разучились пользоваться библиотекой. Навыки работы с книгой, с каталогом утрачиваются. У меня есть такое собственное обозначение интернета – инфернет (от латинского inferno – ад). Еще одна шутка – обозначение интернета у Пушкина: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца». Все-таки в Сети очень много мусора. Помню, когда я учился, если требовалось найти определенную книгу, день мог потратить на поиски, поднимал каталоги и по ссылкам (библиографическим, разумеется) находил требуемое. Работа с источниками дает мощную исследовательскую базу, «отращивает глаз». А сейчас студенты нередко просят преподавателя подобрать им источники для диплома или курсовой. Задача высшей школы – научить студента не только мыслить самостоятельно, но и самостоятельно отыскивать духовную пищу. Научить ориентироваться в интеллектуальном пространстве, а не просто нагрузить фактами.
К сожалению, кругозор сегодняшних студентов порой ниже, чем у предыдущих поколений. Даже у многих абитуриентов Литинститута – провал в представлениях о литературе ХХ века. Серебряный век – Блока, Ахматову, Цветаеву – они худо-бедно еще называют, но дальше – терра инкогнита. Хотя ХХ век породил грандиозные поэтические созвездия. Это и Заболоцкий, и Твардовский, и военное поколение – Б. Слуцкий, А. Межиров, Ю. Левитанский, Е. Винокуров, Д. Самойлов, К. Ваншенкин... Первокурсники зачастую не знают даже имен.
Или журфак МГУ. Молодые журналисты, с подачи ТВ, стали декларировать: «Наша профессия – новости!» Как новости могут быть профессией?! Я им говорю: «Ваша профессия – культура. От нее зависит, как вы понимаете все остальное, в том числе и новости».
Заголовок в одной дореволюционной газете, о смертельном отравлении людей рыбой, звучал так: «Рыбки захотелось». Вот тональность иных современных СМИ. Так мы прохохочем страну. Ирония – великая вещь, но она кардинально отличается от ржачки. Так же, как правда от «информации». Жареные сюжеты, чернуха распространяются сегодня не только на новости, но и на искусство. Все меньше надежды, что красота спасет мир. Скорее, как сказано тем же автором, некрасивость убьет.

- Как вы относитесь к сериалу «Достоевский»?
- Весьма отрицательно. Полная профанация темы, историческая и психологическая неправда, а главное, пошлость. И то самое клиповое, иллюстративное сознание, о котором я уже упоминал. Свое мнение о фильме я высказал в печати, см. на моем сайте volgin.ru.

- Можно ли вызвать вдохновение? И если да, то как?
- Вдохновение – вещь таинственная и непостижная. Как верно замечено, оно так же необходимо в геометрии, как и в поэзии. Оно может нагрянуть внезапно, как любовь. Например, когда ты идешь по улице. И даже явиться во сне, как Менделееву. Его, конечно, можно приманить. Можно начать работать без вдохновения. Не факт, что оно придет. Но пробовать надо. У Межирова есть стихи о том, как он трудится над переводами: речь идет о ремесле.

Мотивчик подбирать засяду.
Затею старую игру.
И, три часа промучась кряду,
коль Бог поможет, подберу.

Но надо с чего-то начинать, особенно когда пишешь прозу. Вдохновение всегда индивидуально. Помните знаменитую картину Сурикова «Боярыня Морозова». Как возник замысел? – Художник увидел черную ворону на белом снегу. «Когда б вы знали, из какого сора…» (Из какого сюра, шутят остряки.) Повод может быть самым ничтожным: «Дегтя запах свежий», - как говорит Ахматова. Старый мир ты видишь по-новому.

Светлана Рахманова

Журналист, психолог, автор книг по популярной психологии. В 2000 по приглашению Риммы Казаковой участвовала в Совещании молодых писателей в Переделкино. Редактор поэтической рубрики в журнале "Студенческий меридиан", ведущая творческого клуба "Литературная Кухня". По натуре – оптимистка. Любимый писатель – О.Генри.

Мои книги по психологии, вышедшие в издательстве "Феникс": "Популярная психология для тинейджеров", "Трудные люди", "Психологическая гимнастика", "Новая психология для поколения next", "Если ваш мужчина тиран", "Как приручить дракона".

Электронка для связи: svetlana-rachmanova@yandex.ru