Литературная кухня
на главнуюо студииавторытекстыфотопресса о нас


"Королева поэзии - 2014" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Королева поэзии-2014 - Светлана Хромова. Принцессы поэзии: Елана Борок, Яна Семенова, Эллина Сухова. Поздравляем девушек и желаем дальнейших свершений!

Благодарим Библиотеку им. Грибоедова и Сабину Забелышинскую за чудесные книжные призы.


фотографии | Стихи наших прекрасных участниц:



ЕЛЕНА БОРОК
Родилась в Брестской области, живу в Москве. Окончила Московский государственный медико-стоматологический университет, студентка Литературного института им. А.М. Горького. Стихи печатались в журналах «Москва», «Дети Ра», «Студенческий меридиан» «Осиянное слово», а также в нескольких альманахах. Участвовала в семинарах молодых писателей от Союза писателей Москвы, дипломант международного форума «Осиянное слово», конкурса им. Петрова. Член Союза писателей Москвы. В 2013 г. в соавторстве с Дарьей Лебедевой вышла первая книга стихов «Нетленки и ерундашки» (издательство «О.Г.И.»)

***
Наши друзья, живущие по потайным местам,
снятся, мерещатся - в святки ли, к празднику, или так когда.
Улыбаются, говорят: улыбнись и ты, улыбнись, ведь у нас все есть.
Ничего не болит, ни за что не боязно, а еще -
а еще теперь у нас есть светлый высокий дом.
Мы счастливы здесь.

Наши друзья, оставшиеся в конце прошлой главы,
в лучшем случае, обратившиеся в повод для встречи,-
они говорят: улыбнись! - и ты улыбаешься. И становится легче.

Но накреняются дни - неловкий большой корабль,
неосторожность проходит красной нитью, путает карты, -
и тогда они вскрывают любые двери, срывают петли;
просятся на язык, попадаются сто раз по пути с работы;
звонят черт знает откуда; то и дело всплывают не там, так тут -
но только подбадривают. Не зовут.

Мгновение
                 «…в необъятной гибкой непостижимой вселенной»
                 Вяч. Куприянов
Всё происходит одновременно:

жирафы захватывают ванную,
удивленно тянут шеи,
переминаясь на негнущихся ногах,
нервно озираются в поисках зелёного -
бесполезно. Ста ватт лампы достаточно,
чтоб выжечь всё живое.

По кромке рукомойника
цепочкой проходят изящные, осторожные слоны
конструкции синьора Сальвадора.
Время плавится
и патокой стекает вниз,
туда, где уже ходят широкие спины
нетерпеливых рыб.

Королевская гвардия патрулирует кухню.
Строгие бифитеры
проворачиваются на каблуках,
слепо, по-собачьи вскидывают головы
на звук или запах еды -
бесполезно. Обед по расписанию.

А в маленькой комнате -
в брошенной дальней комнате на камине
уважаемый человек,
одноногий ветеран,
участник ста тысяч детских сражений, -
наконец-то решается предложить руку и сердце, -

и это оправдывает всё.

***
Яблоко падает с черной сухой ветки.
Красное яблоко – оторви и брось,
в жерло дождя, в водовороты трав.

Травы, гнутые, влажные, тянет к земле,
стебли перегибаются.
Яблоко падает, лес говорит в голос –
но ты не слышишь.

Друг мой, кто так придумал, что я всегда за тобой?
Кто так придумал: по свежепримятому, сочному,
шаг в шаг тебя повторяя,

ставить ступни неслышно –
ни защитить, ни заслонить телом; да хоть придержать локоть –
кто так придумал?

Всё, что уходит, - в землю уходит; видишь? слышишь ли?
Всё, что уходит – всё идёт своим чередом.
Я - в чёрную, жирную почву корни даю,
ты песком рассыпаешься -

самое время.
Яблоко падает с глухим стуком,
каштан упал и разбился. Самое время.

Мы же с тобой, как все, мы - жили и умерли,
жили и умерли; жили и умерли врозь.
Теперь о чем сожалеть?

Кораблик
Это просто работа. Работа за кров и хлеб.
Я считаю камни, кладу один к одному.
Это, вроде, зачем-то нужно, хотя, наверное - нет.
Совершенно точно - нет, если по уму.

Я считаю камни. Никто не приходит проверить счет.
Мне вполне доверяют, большая честь, да и что здесь красть?
А окончу работу - завтра прилив принесет еще,
Море не даст пропасть.

В целом, тихое место - копи на старость, расти детей;
«тише едешь - целее будешь» - сказал отец.
Только как тут выжить без радостей, без новостей,
в человеческой пустоте?

И не столько мысли - ветер путается в волосах,
и работа не спорится. Против воли идет, почти назло.
Будто спрашивают меня: если ты корабль, где твои паруса?
Если лодка - то где весло?

Будто спрашивают: а и правда, ты ли не хороша?
Уж какая работа - в такой глуши пропадаешь зря.
Да частенько отец глядит - чудно глядит, не дыша,
ничего мне не говоря…

Если я корабль – и, правда, что ж я не для любви?
Для большой воды, для свободы, для счастья, для всех ветров?
Только мой отец всё ловит рыбу свою, всё треплет кудри мои -
и не знает подобных слов.

***
                 С.П.

Допустим,
принц приходит позже -
через двадцать лет.

На той самой двухмерной лошади,
рисованной в первом классе;
тощий, нечисто выбритый,
со второго захода, но без детей.

Полгода поднимается к тебе в башню.
Гулко впечатывает шаги,
курит на площадках,
по две,
щурится, выпуская дым.

Неделю мнется в прихожей:
бряцает доспехами, мешает пройти,
громоздко и неуместно распрямляет спину -
во всю ширь,
на всю ширину хрущевки.
Молчит.

***
И, главное,
что ему теперь скажешь,
чем поможешь -

пока первый рыцарь,
победитель драконов
не сомнет, как куклу,
или
не отправится восвояси.

***
Дождь пробивает асфальт и квадраты крыш.
Дождь пробивает ладони, но крови - нет.
Дождь и внутри, и снаружи, и ты стоишь,
В камень упавших скрижалей дождя одет.

Камень ложится на камень. Вода в песок.
Веско и тяжело, как просыпать ртуть.
Веско и тяжело, как глубокий вдох
Города, затопленного по грудь.

Как же закроешь краны в Макондо, где
Что ни случись - живи, и плыви, и верь:
Если земля замешана на воде,
Ты из того же теста. Чего теперь?..

***
                 другу на 25-летие

Ты будешь жить там,
где аккуратные старики
шаркают вдоль стен холодного коридора,
молча протягивают кружку дежурной сестре -
так, словно боятся,
что кто-то запомнит их именно такими:
уязвимыми,
неуверенными в себе.

Будешь жить так,
будто ничего не произошло.
Заниматься здоровьем,
читать,
нажимать на овощи;
бегать – насколько позволит самочувствие.
Я
буду приезжать раз в неделю.
Привозить фрукты,
слушать новости,
радоваться твоим маленьким успехам.

Учиться, наверное.

***
Ехать домой. С эскалатора на подъем
видеть спускающихся, в плеерах и снегу;
из стеклянных дверей налево, еще наверх -
выйти в снег.

Ждать трамвая. Чаще прочих ходит шестой -
желтый и легкий, позвякивает на кругу;
летний, как платье. Кажется - легче меня,
легче всех.

Встать у дверей. По узорчатому стеклу
вывести смайл безрадостному соседу -
и через мост, по негабаритной кривой
вздрагивая, улыбаясь; думая: еду, еду, –
думая: не обедал, - думая: только мой! –

в первый раз в жизни, в среду,
ехать домой.

***
Ты говоришь:
«сделаю озеро к ноябрю».

Ты нахмуриваешь брови,
раскладываешь чертежи,
производишь расчеты.
Как же: «мужик сказал - мужик сделал»,
особенно если волшебник.

Ты запираешься в алхимической,
обрастаешь стопками древних книг,
покрываешься пылью чужой мудрости –

и как-то все не замечаешь,
что лето испорчено,
а ей уже давно не интересно.

***
Подземелья торговых центров после закрытия.
Минус первые этажи,
обложенные светлым кафелем,
населенные привидениями уборщиц.
Вплывающих из одной невидимой двери,
скрывающихся за другой.

Это как в привязчивом сне;
ничего лишнего:
белые стены и два ряда разбегающихся дверей.

Ровный свет бестеневых ламп,
хрустящий звук шагов по кафелю -
не дающий эха,
тающий без следа.
Так мог бы выглядеть рай
или сумасшедший дом.
Место, где больше не во что верить.
Свет и чистота.
И ничего, ничего.

***
Мандарины два раза в год.
Мандариновые караваны,
идущие по сопкам, соснам, багульнику,
сквозь болотные топи, песчаные бури,
тайными тропами зверей, кочевников, проводников.
Околдованные
высокими широтами, уральскими самоцветами,
страшными сказками Яблонового хребта.

Безупречный хронометр,
отмеряющий детство равными частями:
от Нового Года до Дня Рождения
и наоборот.

***
Ну вот ты и дожил.

Твоя первая девушка
наконец превратилась в женщину.
Оперилась, заматерела.
Достроила начатое, позакрывала гештальты -
все сама,
без посторонней помощи.

Последняя женщина
приезжает на выходных,
на ночь,
отключает телефон;
в понедельник
в семь двадцать
превращается в тыкву.

Хорошее
честное время.
Шаг влево, шаг вправо
приравниваются к свободе.

***
Осторожные-осторожные
как лесные люди –
они ходят бесшумно, прячутся за камнями, слушают тишину;
в пещерах прижимаются спина к спине;
трогательные японцы –
они не поднимают глаз, касаются рукавом;
ночные звери –
не знают света, различают полутона –

до тех пор,
пока не становится нечем крыть, некуда больше ждать,
пока не становится очевидным,
что лучше поодиночке.

***
Каждый день
с 8 до 9.15
жизнь дает открытый урок.
Не прийти нельзя.
Приученные с детского сада,
мы продираем глаза и тащимся в любую погоду.

Боже,
как же скучно ее бухтение.
Эта ее юбка-карандаш, волосы, собранные в пучок.
Я рисую на полях, сосед спит,
кто-то плюется бумажками.

Жизнь терпит.

Годам к 15 просыпается мой сосед.
Удивленно оглядывается,
быстро убористо пишет и толкает локтем: «Передай Юльке».
Сзади смеются.

В 18 жизнь впервые повышает голос.
Какое там!
Кто-то нетрезв, кто-то опоздал.
Из оправданий: «сессия – диплом - квартальный», -
по нарастающей.
В 25 начинаются пропуски:
Петров в Италии, Дёмина сидит с ребенком.
Жизнь кусает губы, требует дневник; за неимением,
делает запись в паспорте или трудовой.
Как маленькая, право слово...

Правда, к 30 начинают доходить слухи:
Толика посадили,
Петров запил и повесился.

Она бледная, как смерть; руки дрожат.
Она придирается к мелочам,
не к месту воспитывает,
грозит вызвать родителей -

но слышим мы ее только после 40.
Тихие, присмиревшие, мы открываем тетради,
ловим каждое слово. Не из раскаяния – с чего бы вдруг?
«Только не родителей», - звенит в каждой голове. -
«Что угодно, только не родителей».

***
Трахались молча, безрадостно, тихо, как мышки,
в коммуналке, диван между шкафом и гипсокартонной стеной.

Он: внезапно вспомнил,
два года назад, в Ялте -
там ведь и познакомились -

так же снимал комнату;
приехал с другом, друга пришлось выставить;
так же стучала кровать,
бестолковый мотылек тыкался в лампочку;
где-то ругались соседи;

и так же потом пили кофе, курили, не завтракали -
из соображений экономии и эстетства,
как всегда по молодости.

Но ведь что-то еще такое грело,
что и этой общности было достаточно.
Ведь что-то же было, да?

***
Однажды ты напишешь рассказ,
нет, повесть;
лучше историческую.

На фоне разгорающегося пожара войны
персонажи первого и второго плана
будут бороться за существование -

сначала цепляясь за обломки старого мира,
потом яростно,
обнажая истинную свою сущность
только перед лицом смерти.

Каждому придётся принять сторону,
чёрное и белое схлестнутся в решающей схватке.

***
Этой повести ты отдашь
семь месяцев жизни,
два ведра слёз: жены и молоденькой любовницы -
даже не любовницы, а так,-
и обещанный детям поход на осенних каникулах.

Повесть ответит литературной премией
и публикацией в журнале -
частями, в первых выпусках за следующий год.

Дай бог, чтобы всё было так.
Дай тебе бог вообще времени и удачи
так ни в чем и не разобраться.
Умереть от старости –

плохим мужем, посредственным отцом,
писателем второго ряда -
по законам мирного времени
самое главное,
как всегда,
откладывая на потом.

Будущее
Будущее наступило
на детали «Лего», не убранные с ковра,
задело плечом школьное фото в рамке,
ударилось о косяк.

Это ведь только в фильмах
оно входит всё в белом, чеканной поступью.
А у нас – как придется.
К кому-то пьяным вваливается средь бела дня,
чье-то вообще дверью ошиблось.
А мое, видишь, - в темноте, тайком;
на цыпочках, чтобы не разбудить маму.

***
Ты кладешь голову на колени
так, будто хочешь отдать;
будто это можно взять руками -
вот так запросто,
голыми руками за оголенные провода.

Медленно, осторожно
она перебирает волосы,
гладит шею, дотрагивается до щеки.

Она думает,
что хочет жить долго;
хочет родить детей,
смотреть на них;
стареть в пряничном домике.
Ты в ее планы не входишь.

На месяц-другой – может быть;
дальше станет скучно - тебе, конечно,
потом ей -
ну или будет понятно, что с тобой делать, -
она же умница и со всем разберется.

Но ты этого не знаешь
и успокаиваешься.


ЯНА СЕМЕНОВА
Поэт, преподаватель русского языка и литературы. Член Союза писателей Москвы. Живу и работаю в Москве. Помимо другого закончила Литературный институт, выпустила книгу «Детские боги». Люблю семью, детей, животных. На языке последних иногда разговариваю))

***
Мне жизнь приснилась после сорока.
Мой взрослый сын махнет: «Пока»,
И я сижу среди родных,
Желтеет за окном последний штрих,
Проходит осень, шаря палкой впереди,
За ней плетутся желтые дожди,
За ними, раскрывая рыбий рот,

Зима неслышно в тапочках войдет
И перебросит мост через большую воду
В мою весну. В нетвердую свободу.
А что хотеть мне?
Ход времен природой предопределен.

***
В коробочке что-то жужжало,
Работало, билось и пело,
Открыв ее, я не успела
Увидеть что кто или кто что,
И стало загадочной точкой,
Рвануло в слои атмосферы.
А я почему-то запела
И даже чуть-чуть зажужжала.

***
Такая офисная,
белозубая судьба,
Куда ни кинешься -
везде офис.

***
говорят, что ЖЖ
больше, чем просто
ЖЖ
(всемирная паутина),
а я уже не жужжу…

***
Время последних игр,
Мир и кудряв, и легок,
Внутренний анархист
Схоронен в листах
Пеленок

***
Совсем недавно узнала,
Что есть офисный рок,
Офисная дружба end любовь.

А есть, вообще, офисный рок,
О, мир опасного стекла
И радужного солнца.
Еще вчера зима была…
Сейчас глядит в оконце
Живое желтое тепло –

Цикл «НИЩИЙ ПАМЯТЬЮ»
1. Я думаю, что каждому – свое…
Но высшее –
Качать младенца,
Отгоняя воронье.

2. У будочника счастие свое –
Он наблюдает за окрестностями мира,
У булочника счастие свое –
Он выпекает булочки эфира.
Есть торжество погонщика вещей,
Он направляет их в просящи руки.
У всех, кто жизнь проводит без затей…

И только молодая мать
Сон счастья так боится потерять.

3. Лете, Елене
Игрушки, растерявши имена,
Бывают сводят нищего с ума.
Кто это? Медвежонок, Вега, Орион?
Найди себя, мой нищий астроном.
Что это? Лес, кладбище или круг?
Найди себя, мой нищий перепуг.
На улицах Зимы, на Летней речке,
Где мы – не мы, а белых три овечки.

4. Не жизнь, а рыжее тепло,
Ложись скорей и замирай.
О том, что жив, уже давно
Напоминает лишь трамвай.

В 6.40 вышедший на свет,
Бредущий по свету сто лет.
А я средь бездны первоцветов
Лежу, глотая без разбора ЛЕТО.

5. Читатель, зритель, пониматель,
Шального слова приниматель,
Злодей и добрый человек,
Гонимый ветром, солнцем гретый,
Углами зимними, просторным летом,
Ты, проживающий свой век,
Дающий, дарящий, просящий,
В секунду истинный и настоящий,
Записанный на годы в должники,
Замри от счастья и тоски.
Постой, прохожий, у подъезда,
Так замереть на миг полезно
И спрятаться у вечности в воротники.

6. Подготовка к мероприятию.
В платье? Можно вовсе без платья,
Только без ржавых гвоздей-
Не пугай людей и ихних блядей.

7. Тайному другу
Иметь его в виду
Как запасной бумажник
Как телефон второй
Как пачку леденцов

Иметь его в виду
И как- нибудь отважно
Отправить смс
Из дальних из концов

И написать ему
(себя поставив к стенке)
Что только и жива
Среди стихийных слов
Спокойно. Встань
Уйми дрожащие коленки
Ты послала ему
Неузнанных гонцов

И дальше много лет
Его в виду имея
Болтливой часто быть
И счастье излучать

Так каждая из нас
Из нас сестер умеет
Иметь его в виду
А в жизни не встречать

МАРТ 2013-11-25
Этот год запомниться надолго:
Март, тридцатое - шел новогодний снег.
И терялись в этом новогодье
Старый пес и пьяный человек.

И потом друг друга находили,
Чтоб нетвердо двигаться в метель.
Эту ежедневность затвердили:
Белый снег, холодная постель.
И не удержать небес пружину.
Сыпет на живой и не очень.
Не умеет жить наполовину,
Не умеет ждать наполовину,
Дело к ночи…
А весны все нету.

***
Выноси утенка в своей голове,
Пусть он станет певчим и золотым,
Пусть будет любимым сыном вдове,
Зацепившимся, выжившим, дорогим.

Утешенья требует в темноте,
Розоватым утром ест бутерброд,
И мелькает детскими: это где?
И поет, и крякает, и поет.

Аккуратно голову ты носи,
Береги ее от всегдашних забот.
Там внутри, схороненный, в шерсти
И поет, и крякает, и поет…

***
Странно уехать из города N
Жить там лет двадцать
Влюбляться и верить
Разом единым срок свой отмерить
Не попрощаться, вещей не проверить
Просто уехать из города N.

***
Летит на паутинке паучок.
Пространство лепит дурачок:
Здесь будет стол, а здесь – кровать –
                                  Подруга может ночевать.
А под ним течет реченька,
А над ним встает солнышко.
Ничего – то от боженьки,
Ничего – то от дьявола.
Все ничтожное маленько,
Все великое низенько,
Посиди в больничке со стареньким,
Если доброе, отчего безликое?

***
На детском рисунке пристегнуто небо к земле,
Ах, если бы в жизни до неба рукой достать,
И жили бы так – головами в не-бе-с-ах,
Междометиями бы дружили: ох, мол, да ах…

***
Дети, вставшие на крыло
И летящие над двором,
Чем вас встретить весенним днем?
Лишь добром…

Небо сильно для вас высоко,
Дети – экранные воробьи,
Я – учителка, для вас далеко,
А вы мне свои – свои.

***
Сама замотана, придушена,
Но не закусана судьбой,
Не быть мне милою подругою,
А быть сестрой.
Да, хлебосольною сестрицею
В чужом дворце:
Настеной – Марфой – мастерицею
С иглой в яйце.


ЭЛИНА СУХОВА
Поэт, прозаик, журналист, кандидат исторических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза журналистов. Потомственный житель славного села Гжель, сумасшедший лошадник, наездник и коневладелец, велопутешественник со стажем и оптимист по натуре, невзирая на пессимистические стихи.

***
Горбится улица,
Острые плечи вскинув.
Грязная пена закручена
В воронки вдоль мостовой,
С крыши нависшей мрачные
Капли - самоубийцы
Так безоглядно, истово,
Прыгают вниз головой.

Дождь расстояния комкает,
Корёжит контур пространства,
И можно доплыть до бога,
Коль в небе грести уметь.
Если силёнок хватит
Вытянуть против теченья,
То за ближайшей тучей
Внезапно проступит твердь.

Она хрупка и прозрачна,
За ней – как в стекле витринном –
Сидит озябший художник
В промокшем дождевике,
И чертит пёрышком тонким
Горбатую улицу нашу
И меня, смотрящую в небо,
С зонтом в холодной руке.

***
Была на пляже, где никто не ждал.
Лишь ветер в дюнах, да рассол янтарный
Прибой бросал под ноги. Городок
Наречья моего не понимает,
И в магазинах, как глухонемой,
Я пальцем тыкаю в потребные товары.
Но парни местные, знакомиться пытаясь,
Шипят приветливо. Шипящий диалект
Не так уж сложен, и на пляже просквожённом
Я стану улыбаться, как они,
И тоже зашиплю к концу сезона...

***
Смеялась, и яблоко грызла, и в окна глядела,
Где рощи – галопом, галопом – неслись за вагоном,
А толстые бабы тащили в наш тамбур корзины,
Из них пахло булками, курицей и самогоном.

Ещё пахло углем, варёной картошкой и потом,
Гудела на станциях яркая, южная мова.
В игре в «города» я была не в ладах с алфавитом,
Пыталась придумать на Э оборотное слово.

Купе угощало усердно друг друга черешней,
И море мерцало призывно за окнами слева…
Сосед молодой говорил: «Два часа – и на месте!»
Я яблоко грызла – невинно, как древняя Ева.

***
А выше – стоят два ясеня,
А выше – парят два коршуна,
А выше – плывут два облака,
А выше – сидят два ангела…
Но что мне теперь до ангелов,
И что мне, скажи, до коршунов,
И что мне, представь, до облака,
Когда здесь, в тени, у ясеней,
Одно нам осталось, милый мой:
Моя рука под твоей головой,
Твоя рука – под моей головой…
А выше – плывут два облака,
А выше – парят два коршуна,
А выше – летят два ясеня…
А ангелов я не видела.

***
Который раз войти привычно
Все в тот же сон, как в ту же реку.
Бродить чирком по тёплой ряске,
Смотреть на медленную воду
И стрекозиное мерцанье,
Да слушать шелест монотонный,
Ладонью трогая осоку…
И ждать,
Когда за поворотом
Я как всегда тебя увижу,
И как всегда
Пройдешь ты
Мимо…

***
Созрела слива. Вытянув денёк, как карту козырную,
Мускатный запах, мятный холодок травинкой разлиную.
Кроссворд: Юлдуз – звезда минувших дней. Неумная, пожалуй…
Ищи теперь свищи, где тот Валет, кого в руках держала.
Дрожала, ластилась, смеялась невпопад, о многом говорила,
Дарила сливы. А согласье – нет. Его не подарила.
И выпустила птичку из руки – взъерошенную, злую.
И провожала, голову задрав, воздушным поцелуем…
Мне за прощанья – только высший балл, отличную отметку!
Я так красиво напишу «журавль» в пустую клетку!

***
Твой поезд тронулся, сместив наперекос
Глаза зеркальные в вагонных отраженьях…
И мимо проплывают: мокрый пёс,
Два грузчика, вокзал. И – расторженье
Всех уз, что прежде значили. Теперь –
Не значат ничего. И в лист потерь
Добавлен новый номер. На счету
Не так уж много. Эту немоту,
И этот взгляд пустой – считать ли в плюс?
Ведь, говорят, расторгнутый союз -
Исток образованья новых двух…
Стоический воспитывая дух,
Прощусь без слёз – спокойна, далека.
Вот так, в промозглом тамбуре, пока
Вновь души не отыщут половинки,
И плыть тебе всё дальше, сквозь века…
А я на ощупь знала две морщинки
У губ твоих, и шрамик у виска…

***
Лучник натягивает тетиву,
Делает резкий взмах,
И трескается улыбка
На тонких его губах.
Он троеперстным сложением
Пальцев бросает в полёт
Звонкую стрелку, которая
Словно свирель поёт...

Тебе становится странно
И больно слегка, а потом –
Ты говоришь комплименты,
Носишь цветы, и в дом
Вводишь совсем чужую,
Юную. И чуть-чуть
Ты перед ней робеешь,
Но вместе пускаясь в путь,

Привыкать начинаешь к телу,
К подушкам и тишине,
К пелёнкам и распашонкам,
А вечерами, не
Слушая и не слыша
Музыку высших сфер,
Читаешь газету, а в форточке
Воздух безвкусен и сер,

И у окна фарфоровый
Лучник с натянутой тетивой
Целит в погасшую лампочку
Над твоей головой.

***
Чтоб оттолкнувшись от крыльца, как от мостка,
Пуститься вплавь по липовой аллее,
Где, словно юнги с корабельных мачт,
Вороны глаз косят из гнёзд высоких,
И глубина закручивает вихрь
Ветвей, гребущих мутное пространство,
И сносит вспять, и манит: обернись!
Не обернусь, покуда сил хватает
Одно запомнить: дверь за мной закрыв,
Задраив люк в стеклянном батискафе,
Ты сядешь в кресло думать о своём,
И не помянешь:
«Всеблагой Господь!
Спаси и сохрани её на водах!»

***
Из тебя получился неважный ловец. Душа
Хрипела и билась, надсадно дыша –
Ей нечем, нечем…
Потом затихла.
Теперь, конечно,
Миновало. Проехали.
Деревенский гамак,
Хоть и не родственен сети,
Но всё же – как
Он взлетает, кренится, зачерпывает волну…
Не волнуйся, ну что ты –
Я не утону!
Но, составляя пристойную байку на тему как
Прекрасна родная деревня,
А также – родной гамак,
Я буду взлетать всё выше,
Закидываясь в синеву…
И поплыву, мой милый!
Конечно, я поплыву…

***
Банальная, как клейкие листочки,
Луна оранжевеет апельсинно.
И ты давно на всём поставил точку,
А я чего-то жду и рефлексирую.

Наглядно всё: завяли помидоры,
Зацвёл карьер. А был хорош, пожалуй…
И от любви остались только ссоры,
Да жалобы.

Как берег грязной пеной обметало…
Костёр на острове горчит.
В листве чуть видная, устало,
Чернушка поздняя торчит…

***
Фасады на том берегу
Колыхаются в такт,
Кустится сирень,
Неустойчиво дыбится мост,
И новые зданья встают.
Но уже не могу
Припомнить, что было,
Когда ты – доверчив и прост –
В глухой коммуналке,
В объятьях немеющих рук
Меня безнадёжно сжимал
Как утопленник круг.
Мы сгинули оба.
Нас нет. Но былое во мне
Гудит, словно море
В ракушке
На высохшем дне…

***
Холодно в автобусе, не тает снег,
Что-то рейс задерживается, стоим.
Скоро в самолёт, а там – толчок, разбег,
И прощай, Москва, и здравствуй, остров Крым.

Здравствуй, остров прошлого! Лететь зимой
К морю несуразно. Ветрено, штормит.
Выйдешь из гостиницы – тупой прибой
Бьёт о камни набережной, гремит.

И брожу по берегу всё одна.
Даже не привяжется никто: «Привэт!
Дэвушка, а дэвушка, как зовут?
Почэму твой кавалэр с тобою нэт?»

Вот вопрос… И правда, даже номер тот…
Тот, где мы с тобою... Вспоминать грешно!
И в кафе на набережной всё поёт
Тот певец нелепый, что и прежде. Но…

Но когда ты рядом был – был чужим.
Нынче память ложную ткёт канву,
А тогда я знала: без высокой лжи
Слова не промолвлю, только ей живу!

Свет включать не стану, коль в душе темно.
Море выковыривает гранит…
Дёрнулась – послышалось телефон?
Нет, Понт…
Понт за чёрной изгородью шумит…

***
Небо большое и солнце навылет бьёт.
Думаешь, что по земле идёшь,
А это – полёт.
Думаешь – вслед за зимой весна.
А не быть весне!
Держит верёвка, словно струна,
Словно во сне,
Где ты парил, будто змей,
Над моей головой…
Но позвонила тогда: «Ты как?»
А в ответ – «Живой!»
Ну а теперь – звони не звони –
Тишина…
Если струну перетянуть –
Лопнет струна!
Там, за чертою,
Разница лет – полная чушь.
Можешь меня подождать,
Пока прилечу?

***
Где-то там, в глубине, на дне
Моей памяти,
В суматохе и замяти,
Среди дней, огней и машин,
Манной каши и клятв быть большим…
В общем там,
Где ничья не ступала нога,
Есть место, куда ты ушёл в бега.
Не звонишь, не пишешь,
Не шлёшь вестей, не ждёшь гостей,
Видимо, водку пьёшь без затей,
Да киваешь пьяною головой,
Совсем как тогда,
Когда был живой…
И теперь не спросить,
Для чего ушёл,
Если мне было с тобой хорошо?
Мёртвого за язык тянуть –
Проще в прорубь зимой махнуть,
Чтобы там,
В глубине,
На дне,
За двоих
Промолчать
Вдвойне…

***
Надеждой жила. Но за давностью лет
Иссяк ожидания маковый цвет
До серого донца.
Однажды устала на берег ходить
И сердце любовью пустой бередить,
И алый твой парус искать вдалеке,
Прищурясь от солнца.

Рубила капусты тугие кочны
И думала, как бы дожить до весны,
И думала, что собрала про запас,
А что остаётся.
Картошку с морковью сгребала в бурты
Кормила курей и белила холсты,
И думала – погреб вареньем забит
И жизнь удаётся…

И жизнь удалась…
Но когда, поседев,
Очки и галоши привычно надев,
Я выйду на берег знакомой тропой –
Вдруг сердце зайдётся:
По мутной воде, по зелёной реке,
Корабль летит. А на нём, вдалеке,
Алеющий парус под ветром звенит
И весело бьётся…

***
Малина поднялась –
Пиши «малина-линь» -
Китайский выпендрёж
На рисовой бумаге.
Купи себе билет,
И хочешь – к югу двинь,
И журавлей лови,
И обходи овраги.

Лети, маши сачком –
С намёта на галоп,
Уже и гроб видать,
А молодость всё длится.
Покрепче рукоять –
Лишь руки оботри,
Где мстительно в горсти
Нагадила синица.

Не хочешь больше так?
Пойди и засверлись!
Твой буратинный век –
Опилки без кармина…
А что на пальцах кровь –
Так урожайный год…
Малина, милый друг,
Такая, блин, малина!

***
Не жисть, а жесть.
И острым жёлтым жалом
Поводит лист над домом обветшалым,
Усталым, словно старый человек.
Но тянется его привычный век…
Всё глубже проседают половицы,
Морщин щербины изменяют лица.
Не жисть, а жесть.

Но снова встанешь в шесть,
Как будто хочешь книгу перечесть –
Роман любовный, исповедь поэта –
Как будто, вправду силы есть на это…
Но встанешь в шесть.

И будешь гладить шерсть
Травы пожухлой, пахнущей зимою,
В которую бродягою с сумою
Уходишь. Про конечность бытия
Печальна мысль, к тому же не моя…
А жёлтый лист уже летит за мною,
И шерсть травы шершава под спиною…

***
А что делать, мой милый,
Такова се-ля-ва…
Снег идет вниз, звёзды падают вверх,
Там прибиты едва-едва.

Ветер клюёт с витрин
Городских фонари.
Каждый живёт один –
Не снаружи и не внутри.

Снаружи мороз,
Изнутри беда…
Каждый живёт один.
Коротко.
Без следа…

***
Лето кончается, стынут круги на воде.
Где же ты, жизнь? Я б сказала, пожалуй, да грубо…
Ветер пришёл и звезда подмигнула звезде,
Лист облетел и родился. И дальше, по кругу…

Сыплется дождь. Не успеешь взглянуть – это снег.
Вновь не успеешь – утёк, чтоб ручьями пролиться.
Здравствуй, мой милый, мой самый родной человек!
Милый, прощай! Лишь секунду объятие длится…

Эй, кинокамера божья, прошу тебя, сделай стоп-кадр,
Остановись, словно в небе летящая птица!
Дай мне мгновенье ещё – долюбить, додышать,
Прежде, чем рыхлой землёю навеки укрыться…


СВЕТЛАНА ХРОМОВА
Родилась и живу в Москве, любимом городе, который отвечает мне взаимностью. Выпускница Литературного института и Московской государственной юридической академии – работу выбрала, связанную с текстами, журналистикой, литературой. Или она выбрала меня. Автор книги стихов «Память воды».

***
Уставшая от ливней городских,
Перезабытых жизнью как придётся,
Среди камней живых и неживых
Пусть не она, хотя бы он спасётся.

Пусть слабый ветер обратился в дым,
Она кораблик свой несёт в болотце,
Она гордится кораблём своим,
Он и в суровом месте обживётся.

Когда-то — дно колодезной воды,
Но как давно — сама вода забыла,
Родник оставил все свои труды,
За сто веков здесь настоялись сила

И темнота. Её корабль слепым
На ощупь по пустыне водной,
Уже почти погибший и свободный,
Дорогу ищет, ведь она за ним.

***
Отпусти меня так, чтоб мне стало светло.
Чтоб дрожало и пело, ломалось стекло
Равнодушного неба, летящего сквозь,
То, что вышло навылет, не тронувши кость.

Отпусти меня так, чтобы стало всегда.
Чтоб ко всем берегам возвращалась вода,
Чтобы вынесло вверх из любой глубины,
Там, где эти слова не нужны.

Отпусти меня так, чтобы стало опять,
Чтобы жгло, что уже не спасти, не отнять.
Чтоб не путать внезапно слова и ключи,
Отпусти меня так. И давай помолчим.

***
Хорошо, что есть метро, можно в нем
Посидеть и помолчать ни о чем,
Посмотреть на поезда-корабли,
Поискать в своих карманах рубли,

Ничего там не найти, все равно,
Ведь в подземке не бывает темно,
Пока едет человечий поток
С юга-запада на юго-восток.

Снег идет, но где-то там, наверху,
Там же ветер шевелит требуху,
Там вода течет из облачных глаз,
И уходит что-то там не от нас.

Так что можно шевелиться едва
И ронять не медяки, но слова
И смотреть, как уползает в тоннель
Синий поезд и последняя дверь.

***
Прозрачные астры, холодный песок под ногами.
Те камни, что нашими были домами,
Засушенной галькой лежат на заснеженной полке.
Ты помнишь таёжные сосны. Я помню кремлёвские ёлки.

Союзное детство осталось с тобой и поныне,
Мы вышли из моря, мы вышли в какой-то пустыне.
А может, в цветущем саду, где растут хризантемы,
Где только лишь мы потеряли и спутали схемы.

Лишь мы уложили свой город на дно чемодана,
Мы спрятали ключ в глубине потайного кармана,
Оставили всё на какой-то заснеженной полке,
В стогу не нашли ни себя, ни хотя бы иголки.

И вот оттого нам и грезится блёклое лето,
Как будто под нами не наша, чужая планета
И будто бы из всего, что мы сделали сами,
Реальны лишь астры и этот песок под ногами.

***
Высоко-высоко облака летят,
Я открываю твой черный зонт.
Дождь идет сто веков подряд,
Небо уходит за горизонт.

А дорога уходит за край земли,
Что бы ни было там и тут,
Пусть снега земные нас замели,
И извилист любой маршрут,

Я иду, ты идешь, мы идем, все идут.
На каком-то там рубеже
Мы придем, чтоб остаться тут,
На каком-то там этаже.

***
Это ли август: стихийная ржавость травы,
Смуглые руки, мои загорелые плечи.
Замоскворечье в дыму, и кипящую кровь
Время уже никогда, никогда не излечит,
Кто там не спрятался в ласковых пальцах Москвы?

Так ли пьянеть от случайной нездешней воды,
Солнце стоит высоко, в копытце полно водицы.
Вспомнишь ли кто тебе брат, кто не брат,
Если в твоем рукаве ядовитые птицы,
Если вода невзначай размывает твои следы.

Это ли лунный шепот – это все август, август,
В солнечной колыбели, в памяти января,
Это морская пена, это монгольский ветер,
Травы, деревья, скалы, капельки янтаря,
Вспомнить ты не успеешь, август сорвется с уст.

***
Жить и жить то в пустой, то в полной квартире,
Прижимая к груди то книгу, то пластмассового щенка,
Помнить, что дважды два все еще четыре,
И вздрагивать от любого, пробившего ночь звонка.

Принимая на веру то, что зовут словами,
Задыхаться, крыльями разгребая осень,
Щурится в даль запрокинутыми головами
Уходить в леса и теряться меж диких сосен.

Можно плакать об этом, можно купить щенка
И лестничные пролеты станут светлее и шире.
Не вспоминать об этом, но помнить наверняка,
Что дважды два уже навсегда четыре.

***
Когда письмо дойдет до адресата,
И он его положит на кровать,
И станет перед всеми виноватым,
И больше будет нечего сказать:

Нальешь коньяк под звук часов настенных,
Тихонько чиркнешь спичкой у окна.
И тень твоя, твоих шагов неверных
Останется с тобою дотемна.

Молчи и пей с ней, все уже случилось.
Дыши, как можешь, что уже теперь,
К тебе пришла сомнительная милость
И не закрыла за собою дверь.

***
Есть такие потери, которых не избежать:
Бесконечные часики, варежки, кошельки.
Есть другие – сбросишь и хочется гнать, дышать,
Но теряешь и это, словно кольцо с руки.

Перекресток ветреный, сердце всех городов,
Пожалей меня, ведь потери идут по пятам.
И находят на крае света, в любом из любых портов,
В Пунта-Кана, в Пуэрто-Галера, на острове Ган.

Только чуешь, как что-то бьется под языком.
Переходишь на шепот, на крик. Тайком
Смотришь в зеркало – с этим ты не знаком.
И глотаешь сердце теплым чужим комком.

***
Я вернулась из Трои, тебе привезла коня,
Почему ты отводишь глаза, посмотри на меня.
Я хотела стать чайкой, хотела пеной морской,
У меня сколько хочешь нежности неземной.
Я хотела построить дом, построила стену
И теперь боюсь, что случайно её задену,
Она станет камнями – так было и раньше.
Мне не стоит думать о том, что дальше.
Я верчу твой глобус и не жалею об этом.
Ты прекрасно знаешь, что будет с этой планетой.
А когда под окном проехал первый автобус,
Я разбила о стену этот безлюдный глобус.

***
А начиналось, как начиналось всегда:
Живая вода, весна, города.
Но это становится больше меня –
И вот я
По ту сторону тебя.
Когда ты сказал, улыбаясь: «Е-8, ранен, убит» –
Поняла – мой корабль на дне лежит,
По утрам видит солнце,
Вечерами звёзды из-под воды –
Её пальцы ломали цветы и ломали льды,
Я боюсь этих пальцев, но страшнее их и меня
То, что больше тебя.

***
На вечернем пляже камни белы как кость.
Сентябрь две тысячи двенадцатого года
Махнул рукой, и зрение слилось
С водой и небом – такова природа.

Солнце долго меркнет за дымкою голубой,
Человек услышал в неровном пульсе:
«Я живой! Я живой! Я живой!
Ты меня на свободу отпустишь?»

Мы недаром выбрались из Москвы,
Тут не вспомнить про митинги и про марши.
На пороге нехоженой синевы
Разве может быть больно и страшно?

Здесь туристы глазеют на алые паруса,
А она – смеется и камни бросает в воду.
Она знает, что будет: не будет конца
Для отпущенных на свободу.

***
Что ты ходишь по дому как зверский зверь,
Неумелое чудо природы?
От каких дорог, от каких потерь,
От кого ты желаешь свободы?

Перечёркнут тобою вчерашний свет,
Перевязана новая рана.
А тебе всё конца и начала нет,
Словно берегу океана.

Если буря – эти мешки с песком
Не помогут, к чему движенье,
Где ладонь становится кулаком,
Ты не сможешь выйти из окруженья

Фотографий, запахов, книг, картин –
Во всём свете такая тишь!
В этой тёмной комнате ты один
Без конца и начала кружишь.

***
«Бабушка, ты плохо качаешь, я никак не засну…» –
Говорила тебе ночами и опускалась в волну,
В пустоту блаженную, где светло.
На далеком облаке молоко
Пролилось на скатерть, зажегся газ.

Стол, машинка швейная, теплый седой палас
Горсткой праха стали в твоей руке.
Твоя жизнь плыла по судьбе-реке,
На прощание мельница крылом не успела махнуть,
Новые господа иной указали путь.

И в деревне, где нет ни добра, ни зла,
И в Москве, что накрыла, вынесла, не спасла,
Старый стол, платок на краю стола,
Да монетки, что на черный день берегла.
Он не шел к тебе, и река текла…

Дни твои качаются вдалеке,
Твои бусы стеклянные ныне в моей руке.
Закрываю глаза и захожу в волну:
«Бабушка, ты хорошо качаешь,
Я никогда не засну».

***
Томик стихов на моём столе.
Свет монитора некстати гаснет.
Вот я, живущая на земле,
В мире, которого нет прекрасней.

Мир без любви, без войны - это не
Может с тобой и со мной случиться.
Мне приснилось – истина не в вине,
Я проснулась, а за окном синица.

Золотая грудка, чёрный глазок,
Кем мне надо быть, чтоб опять родиться?
Кушай, птичка, хлебушек, сахарок,
Но не пой о том, что ещё случится.

Оглядишься – начало века, какая даль!
А придут другие и скажут: «Какая древность».
Улетай на небо и там меня выручай
Не за хлеб и сахар, но за любовь и нежность.

***
Мой рай из яблок и пустых ветвей,
Из предосенней медности полей,
Где я стою с улыбкою блаженной.
Здесь так светло, что не добыть огня,
И на всю жизнь хватило бы и дня,
Одной улыбки вольной и наверной.

Мой яблочный непоправимый рай,
За что мне этот лес, осенний край,
Рябины вкус, наличники резные?
Вот дом. Не мой. Но я вхожу туда,
Пока ты даришь эти города,
Заморские, заречные, сквозные.

Вот пёс привычно машет мне хвостом,
А я последним яблонным листом
Встаю на цыпочки и наклоняюсь набок.
Прости меня, какой теперь я друг,
Жизнь выпала из ослабевших рук,
И вся земля в ковре из красных яблок.

Всё это так, что только б лечь ничком
На землю райским сорванным дичком
И жить без ветки радостно и смертно.
Я – дерево, я – осень, посмотри,
Мой рай в тебе, он у меня внутри,
И жизнь глядит на нас немилосердно.

***
Ещё такая выпадет весна,
Что нам не различить штрихов и линий
Конца, начала, если есть она –
Меняя цвет с железного на синий,

Откроет небо, по реке пройдет,
Она везде – подъездами, дворами,
Захвачен в плен озябший пешеход
И посвист птичий подступает к раме,

И сквозь неё звук бьётся о шкафы,
И книги привстают на пыльных полках.
Оставлены перчатки и шарфы,
Синеют лужи в тоненьких осколках

Былого льда, в котором я была,
«Весна, весна…», - всё время повторяя,
Мой город был прозрачнее стекла,
И хрупкий звук холодного трамвая

Меня страшил. Но в каждой стороне
Где мы навстречу, параллельно, врозь
Живем. И помним о такой весне,
Что прошивает воздухом насквозь

И навсегда. Но если?..Что? Но что,
Когда в ручье кораблики спешат,
И капитанам их не страшен шторм –
То нам с тобой не страшно и дышать.

***
Мне не хватит ума отказаться от лучшей беды,
Что, случившись, печаль мою скоро развеет.
Не достать мне до дна и не выйти из долгой воды,
Из холодного неба, что больше меня не жалеет.

Время вышло как тысячи тысяч времён,
Уцелевшие так не выходят из моря,
Где остался корабль, водой покорён,
Он спокоен и тих, со стихией напрасно не споря.

И бежит по ладони твоей и моей напрямик
Наша долгая нить, наша нежность и наша отвага.
Мне не спрятать от света единственный верный тайник
За который цена полминуты, полмира, полшага.

***
От музыки больно, от света темно.
Я словно царевна гляжу за окно
Неспящего ровного мира.

Ты видел меня без ума и без сердца,
Ты знаешь – мне некуда дальше раздеться
В лучах непрямого эфира.

Я знаю, я знаю – не выпадет нам
Жить долго, смеяться, гулять по полям,
Кормить голубей или белок.

Но что-то живое прольется насквозь,
Где всё, что случилось, не оборвалось,
А стало сильнее и выше.

Сильнее чем смерть, неизбежней любви,
Плыви, наш бумажный кораблик, плыви
Всё ближе и ближе и ближе.

***
Неба живая пряжа,
Долгие тополя.
Свет проступает даже
В родинках сентября.

В рыхлом вокзальном шуме,
Мокрой грибной траве,
Хвойном лесном костюме,
Каплях на рукаве.

Всё вперемешку, вроде
Двое под елью – мы?
Радуясь непогоде,
Прячутся от воды.

Жёлуди, подорожник,
Над головой самолёт.
Ты нас впиши, художник,
В осень, что не пройдет.








Дизайн сайта: Нефритовый лес :: Keila’s art
© 2013